Тяжёлое рифлёное небо отражает сверкающую поверхность автомобиля. Никогда нельзя засыпать на холоде, и Джон насильно моргает медленнее. Не спи, мальчишка, на льду. Джон обещал взять Арью кататься на коньках, тратит последние деньги, чтобы заточить лезвия. Они рассекают по замёрзшему озеру, надеясь на треск. Джон раскрывает руки, когда у Арьи не получается затормозить и ловит её. Робб обижается, что они его не позвали. У Джона нет права звать Старков за собой.

Зима бьёт, чтобы погладить после. Леди Старк говорит тяжело и смотрит обязательно не в глаза, а на переносицу. Джон у неё учится. Детские фантазии мальчика становятся сказками для взрослых : любовь семьи — это синтез из мяса, а не клише из парочек, которых Джон видит на улицах Винтерфелла. Раньше других Сноу понимает, что взрослые — просто люди ; у Лорда Старка бывает дрожат ладони. Травмы каждого собираются под кожи и звенят, как утренний будильник. Джон со своими учится дружить, потому что больше особо не с кем.

Джон поднимает телефонные трубки с первых гудков, но потом долго молчит, разбирая голос говорящего по частям. Свою собственную адаптивность хочется засунуть в умение осознавать личные границы.

Про Теона можно было бы говорить много, но жизнь в ненависти — это не стимул, а отмаза. И поэтому Джону сложно его понимать.

— Хорошо, я приеду.

Джон не спал, отмывался от машинного масла, а потом долго пытался вытащить его из-под ногтей. Чуть не вытащил себя в тяжёлые вечерние размышления и застрял взглядом на потолке, радуясь, что не в себе самом.

Джону слишком легко представить в каком состоянии сейчас Теон : такое бывает со всеми, просто у кого-то есть номера в телефонной книжке, а у кого-то нет. У них с Теоном контактов примерно одинаковое количество, но Джон редко кому-то звонит, когда совсем паршиво. Для этого требуется смелость и остатки наглости, которые вытаскиваются из стыда, как из липкой нефти. Джон привык к черноте своих рук, но справляться с чьей-то помощью — нет. Поэтому спасать других становится просто, ведь себя вытаскивал из мест и похуже.

Леди Кейтелин замечает его в коридоре, но молчит. Джону на секунду её становится жалко, потому что в тяжёлых и больших коридорах Винтерфелла даже она кажется заблудившейся.

Уже в дороге, Джон замечает за собой успокаивающую пассивность. Он не задавал Теону вопросов, адрес и хватит, Джон не выпытывал и не требовал. И ему не хочется, чтобы подобное принималось за равнодушие, но говорить всегда хочется, когда всё уже сделано. Джон достаточно знает про Теона, чтобы не задавать вопросов, и достаточно, чтобы осуждать. Но тишина головы позволяет ему окунуться в простое и искреннее желание помочь, спокойно улыбнуться, наклонить голову и протянуть руку. Такое бывает со всеми — по-разному, но со всеми. С ними особенно.
Чтобы узнать правду Теона, Джону достаточно было наслушаться его лжи. Несколько раз увидеть и промолчать. Лжи или тишины. Даже когда Робб на поводу у подростковой гордости обсуждал перед ними девушек, Джон молчал, потому что стеснялся, а Теон много говорил в ответ — потому что тоже стеснялся.

Джон много молчал в раннем детстве, чуть-чуть вырос и понял, что сказать совсем нечего, поэтому так легко стало уживаться с жизнью. Чтобы быть собой, ему пришлось долго подслушивать других.

— Теон ? — Джон толкает плечом дверь в туалет. Кожаная куртка скрипит. Замечает ступни, торчащие из-под туалетной кабинки. Джон сжимает в руке ноль пять воды, которую он взял из машины для Теона.

Джон вздыхает, стучится в кабинку. Они с Теоном хорошо критикуют мир, но выбирая между прощением и прощанием делаешь неясный для многих выбор.

— Откроешь ?